Лекция про лето в разгар зимы. Ярилин день

В аудитории было прохладно. Студенты поёживались, представляя, что им придётся сидеть в этом помещении полтора часа. Трескучий мороз в тридцать градусов напоминал о том, что на улице самая настоящая зима.

Фото: по лицензии CC0 Pxhere.com

Профессор Слепнев вошёл в аудиторию в своей известной манере: протиснулся бочком в дверь (ибо размеров он был, что называется, «нехилых»), и, чуть-чуть хромая подошёл к кафедре.

— Ну, значит… — начал он, не поздоровавшись, — продолжим прошлую тему.

Слепнева любили. Не то, что любили – обожали! То, что он обычно не приветствовал студентов, было всем хорошо известно, но на эту деталь мало кто обращал внимание. Он и лекции начинал так, будто расстался со слушателями несколько часов назад: «Продолжим то, о чём говорили в прошлый раз» или как-то в этом роде. То, что «прошлый раз» был неделю назад, как-то даже не воспринималось.

Один раз Слепнев, поскользнувшись буквально у порога университета, сломал руку. К несчастью, правую. Да ещё и в двух местах. Так что писать ни на доске, ни конспекты своих материалов дома он не мог. Что, в принципе, не помешало ему через месяц начать  лекцию как обычно: «Ну-с, продолжим прошлую тему…» И действительно начал так, словно не сидел дома месяц на больничном с упакованной в гипс рукой.

Рассказывал он интересно. Не торопясь, чтобы студенты успели записать услышанное, но и не диктовал подобно школьным учителям. Впрочем, предмет, который он вёл, назывался «Теория и история народной художественной культуры» — его по логике вещей невозможно было читать скучным голосом.

Слепнев, бывало, оживлялся с первых минут. Взойдя на кафедру, он уже не представал перед студентами тучным человеком с немного одутловатым лицом. Про хромоту как-то само собой забывалось. Он надевал очки с тёмными линзами и начинал говорить. Казалось, от его голоса преображалась вся аудитория.

Вот и сегодня он в своей излюбленной манере начал: «Июльские праздники в России всегда почитались особо. Жарко было – да, но ведь на то и лето, чтобы жара была».

— Кстати, — обратился он к сидящим на первом ряду второкурсникам, — про какой праздник мы говорим?

И пока те спешно начали перелистывать страницы в тетрадях, сам же на свой вопрос и ответил:

— Ярилин день. Про него речь у нас с вами идет. А вам, уважаемые, — это уже касалось непосредственно студенческой аудитории, — надо бы повнимательнее слушать да запоминать, а не конспекты бросаться листать.

Студенты, которые сидели в лекционном зале в свитерах, закутанные шарфами, мечтательно подумали о лете, а  преподаватель как ни в чём ни бывало, продолжил:

— Праздник этот настолько старый, что вы даже не представляете себе. Его ведь до принятия христианства ещё отмечали. И с каким размахом отмечали! Песни, хороводы, танцы, гуляния, — всё это был Ярилин день, или по другому – «макушка лета».

— А вино тоже дозволялось? – поинтересовался долговязый Сергачёв откуда-то с задних рядов.

- Такому, как вы, Сергачёв, — не изменившись в лице, ответил Слепнев, — дозволили бы. Уж не сомневайтесь. За ваши цирковые и акробатические номера не только не дали, но ещё и добавили бы!

Остальные засмеялись. У всех в памяти была свежа картина, когда Вовка Сергачёв, осушив в выходной день бутылку сухого, неожиданно нарвался в общежитии на декана, который приехал с проверкой. Сопровождал декана Слепнев.

— Здра-а-а-асьте! – раскинул руки Сергачёв, увидев представителей науки в общежитии, и подходя к ним, словно к старым знакомым.

— Так, не понял! Это что ещё такое? – не на шутку рассердился декан, отстраняясь от студента, — вы что, Сергачёв, не трезвы, что ли?

— Ну… — и Сергачёв попытался сделать умильно-хитрое лицо, — если только чуть-чуть. Но вообще-то я дома, а не на занятиях! Имею право!

— Я вам сейчас обрисую ваши права, Сергачёв, — продолжал сердиться декан, — завтра же чтобы явились ко мне с объяснительной, почему я вас в общежитии нашёл в несколько непотребном виде. А заодно можете написать заявление. Об отчислении.

Даже будучи не особо трезвым, Сергачёв сообразил, что он, что называется, «попал».

С минуту он стоял, ошарашено глядя в спины удаляющимся декану и преподавателю, и вдруг крикнул: «Хоп!»

Комиссия из двух человек оглянулась, а Сергачёв уже стоял на руках. Пройдя несколько кругов ногами кверху, он принял нормальное положение, затем побежал в угол, где стояли детские велосипеды, и, ухватившись за руль, снова поднял ноги вверх. Велосипед, который на удивление выдержал массу в семьдесят килограммов, только легонечко сдвинулся с места, но новоявленному «артисту» только это и было надо! Продолжая держаться за руль одной рукой, он стал энергично размахивать второй, постепенно передвигаясь вот в таком необычном положении.

Ни декан, ни Слепнев не знали, что Сергачёв восемь лет занимался в цирковой студии. Поэтому они стояли и смотрели на выделываемые им практически профессионально антраша, открыв рот и даже забыли, что Сергачёва надо было отчитать за то, что он взял, в общем-то, не принадлежащий ему велосипед.

Фото: по лицензии CC0 Pxhere.com

А тот, как по волшебству, вытащив из кармана два яблока, стал ими жонглировать. Потом, дойдя и не роняя яблоки до вахтёра, взял у него со стола подстаканник, и продолжил жонглировать уже тремя предметами. Потом снова встал на ноги и, перекувыркнувшись прямо на полу, несколько раз сделал «колесо».

Когда он закончил и раскланялся, вокруг раздались аплодисменты.

— Ну, скажите, Пал Николаич, — обратился, тяжело дыша Сергачёв к декану, — может человек, будучи в подпитии, вот так сделать?

— Ладно, Сергачёв, — покачал головой декан, находясь под впечатлением от увиденного, — на первый раз вам, так уж и быть, прощается. Но больше чтобы – и он погрозил пальцем, глядя на студента, – чтобы у меня ни-ни! Поняли!

— Так точно! Понял! – вытянулся в струнку тот.

Декан и Слепнев пошли дальше, а Сергачёв уселся на шпагат и стал грызть яблоко, которым только что жонглировал.

— Так вот, Сергачёв, запомните, — продолжил лекцию Слепнев, — на Ярилин день людям ничего крепче кваса пить не дозволялось. И даже если они вели себя как настоящие артисты. Но больше, конечно, там простых шутов было, с колпаками и колокольчиками.

— Ярило, это что? – выпрямляясь за кафедрой, спросил профессор.

— Солнце! – выдохнула аудитория.

— Правильно, — довольно закивал Слепнев и снял очки, чтобы их протереть. — Почитали же его за то, чтобы он послал хороший урожай, чтобы было чем семьи кормить. А ещё верили, что он может одарить людей недюжинным здоровьем и силой. И красотой.

— Так ли я говорю, Краева? – засмеялся Слепнев.

— Наверное, — покраснела красавица Наташенька Краева, уткнувшись в тетрадь.

Профессор подошёл к интерактивной доске и нажал на кнопки. На доске тотчас появился светловолосый молодой парень, восседающий на белом коне. В одной руке у него был меч, а во второй – несколько золотых колосков.

— Вот так по мнению людей выглядел Ярило, — выключив звук, произнес профессор, приготовившись рассказывать дальше. – Видите, у него в руках колосья, стало быть – хлеб. А хлеб на Руси всегда почитался пуще всего остального. Считалось, что при появлении этого полубога «растения приходили в яр»…

Иван Иванович Шишкин «Рожь», 1878 г., общественное достояние

— То есть начинали пышно цвети и колоситься! – подал голос Сергачёв.

— Да-да, именно так! – кивнул профессор. – Приятно, что вы, Сергачёв подкованы в этом вопросе. Только не надо так кричать, я ещё пока что без слухового аппарата хорошо обхожусь.

Студенты засмеялись, а Слепнев продолжил:

— Ну, а поскольку июль всегда считался самым жарким месяцем, потому что солнце пекло весьма сильно, первый его день его стали называть «макушкой лета».

— А ещё, — произнес басом студент Колычев, который ходил в секцию борьбы, -  на Ярилин день принято было устраивать кулачные бои. — И, повернувшись назад, он сжал кулак и показал его Сергачёву.

— Верно, — улыбнулся Слепнев, — потому что таким образом молодёжь могла показать свою удаль и силу. Ну, а Ярило выбирал себе помощника и вместе с ним объезжал деревни и поля, чтобы урожай был как можно лучше. В этот момент на доске как раз появился парень в косоворотке, который ехал на гнедом коне и, не сходя с седла, взглядами заигрывал с девушками.

Вот так у Слепнева обычно и проходили лекции.

Павел Николаевич всегда удивлялся, просматривая ведомости второкурсников: «Чем ты таким их берёшь, что у тебя редко-редко четвёрки встречаются. Одни оценки «отлично». Неужто так хорошо твой предмет знают, что ты только пятёрки ставишь?

— Так, — разводил руками Слепнев, — к предмету любовь сначала привить надо. И всё пойдёт как по маслу.

— Или по кефиру, — вставал со своего места страдающий желудком декан, — пойдём-ка в буфет, остограмимся полезным напитком. Про что у тебя там последняя лекция была? Небось, опять про хороводы да красавиц?

— Не совсем, — хитро прищуривался  Слепнев. – Про кулачные бои тоже разговор был. Слава Богу, я только теорию веду, а не практику, — хохотал он.